СОВРЕМЕННАЯ ОНТОЛОГИЯ

Современный греческий язык не имеет чисто медиальной формы, обладая лишь трансформированной формой медиопассива. Но хорошо известно, что древнегреческий язык обладал прямовозвратной формой глагола, которая управляла винительным падежом прямого дополнения. Современный русский язык, как известно, имеет два залога: активный («я строю дом») и пассивный («дом был построен мной»). В нем нет медиального залога. Если бы мы попытались применить к выражению «дом строится» медиальную форму прямовозвратного значения, то мы вынуждены были бы сказать «дом строит сам себя». С точки зрения «грамматической нормы» современного русского языка такое высказывание является нелепостью, так как уже в самом языке предданы такие формы выражения прямовозвратной активности, которые могут быть закреплены только за одушевленным субъектом, то есть прежде всего «человеком». Это означает, что «возвратное действие» может исходить от субъекта и возвращаться к нему же только в том случае, если таким субъектом является сам человек. Мы можем сказать «человек чувствует», и это будет нормативно осмысленное высказывание. Но можем ли мы сказать «океан чувствует», «дерево переживает», «река волнуется»? Очевидно, что такие высказывания будут квалифицированы как метафоры. То есть субъектам высказывания — «океану», «дереву» и «реке» — человеком приписываются такие качества и  свойства, которое могли бы быть им присущи, если бы они были «одушевленными» существами. Другими словами, мы рассматриваем их так, как если бы они сами были одушевленными активными субъектами. Но поскольку они в представлении современного человека таковыми не являются, то и приписывание им таких свойств, как «чувствовать», «переживать» и «волноваться», является некорректным [7]. Таким образом, мир европейского, шире —  индоевропейского человека перестал считаться одушевленно-деятельным. Он стал пассивным. Между тем древний индоевропейский язык (праязык) имел медий в качестве универсальной формы описания. Главная его особенность заключается в том, что тогда мир не имел пассивного значения. К этому выводу пришел Эдуард Швицер: «Общий индогерманский глагол не мог иметь специфической пассивной формы. Отдельные языки употребляли частично медальную, частично активную (или индифферентную) форму в пассивном значении» [8].  Функционирование медиальной формы в языке можно было бы  передать через восприятие догомеровского человека следующим образом: говоря «река течет» в медиальном залоге и пытаясь выразить это высказывание догомеровского человека на современном языке, мы должны были бы сказать приблизительно следующее: «река движет сама себя собою слитно», «река движет сама себя». Но это означало бы, что «бытие речится рекой», «бытие находится в состоянии течения реки». Это необычно и непривычно для современного субъект-объектного восприятия в эпоху антропоцентризма, но было это приблизительно так. Современные языки — особенно наиболее богатые языки — еще хранят в себе следы медиального залога. Так, в русском языке это обнаруживается в так называемых безличных [9] формах: «вечереет», «светает» и т.д. Но что «вечереет»? Ответ «небо» было бы нелепым. Нам хочется  выразить современным языком — «вечереет состояние мира», но и это не будет точным. Точным будет выражение: «бытие вечереет», то есть «бытие» находится в состоянии, которое мы передаем нашим скудным языком как «вечереет», «быть, находиться в состоянии "вечера"». Лишь косвенно на присутствие «бытия» в безличном выражении «вечереет» указывает его третье лицо — «оно (бытие) или он (мир) вечереет».
Несколько отчетливее такая форма сохранилась в немецком языке в таких оборотах, как «Es regnet», «Es donnert» и в других, использующих третье лицо глагола sein (быть) — «Es». «Es regnet» нормативно переводится на современный русский язык как «идет дождь». Дождь как «совокупность капель воды» субстантивируется, становясь субъектом суждения, а «идет» оказывается его предикатом Но буквальным и более точным переводом была бы фраза «Бытие дождится». Это именно «оно», «Es» — Бытие, находится в состоянии «дождения».
В результате утверждения «представления» как доминирующей формы не только и не столько познания, сколько формы открываемого нам бытия, сам этот мир сузился и обеднился до одной только его «представленной стороны». Любые современные попытки  «вернуться» в «доразделенное состояние» — человекомир — будут упираться, прежде всего, в отсутствие языковых форм выражения искомого единства.
Человекомир спрятан в языке».